Вообще, я люблю, чтобы книжные магазины были либо громадно-большие, либо миниатюрно-маленькие… не люблю полумеров. Просто, в больших есть почти все, а в маленьких – есть жемчужины. Я всегда брожу меж книжными полками и жду когда книга словно бы позовет меня. Меня мало волнует литературный стиль, в котором она написана… правда, чужие стихи в мои интересы не входя, а своих я не пишу.

Не знаю, это ощущение книги у меня уже давно. И я всецело им доверяю… пытался несколько раз противиться и в результате приходилось читать то, что и читать-то невозможно. Зато, «услышав» книгу, приобретя ее, согрев в руке и принеся домой, я получаю подлинное наслаждение с каждой страницы.

Поэтому, я и направил свои стопы в первый день в книжный магазин. Просто, Габриель «выписал мне увольнительную от своего общества на 10 дней». Так и сказал: «Антуан, у тебя есть десять дней твоей жизни. Проживи их.»

Ну, раз он так конкретно сказал, то надо – жить. Сложное это, однако дело, жить. Я почти всю ночь маялся вопросами о том, как надо жить так чтобы прожить десять дней своей жизни. Кончилось тем, что понимания нету. Есть только предположения… т.е., можно предполагать свою жизнь, мечтать и фантазировать, а вот так вот взять и прожить ее день за днем… даже в течение всего лишь десяти дней. Понял, что у меня так не получиться… придется опять отдастся на волю течения жизни. Я не имею ничего против. Просто, перед такой вот точностью срока немного пасуешь.

Сначала я хотел побродить по друзьям. Потом оказалось, что друзей уже и нет… по старым номерам телефонов отвечают новые люди. Я явственно ощутил, что не жил в этой жизни уже больше трех лет. Разве могло все так измениться за такой короткий период? Ведь что такое для истории три года жизни одного человечка? Нечто, меньше песчинки…

Я вдруг словно бы очутился в чужом городе. Я даже не узнавал улиц… ощущение их всплывало во мне словно белые листы бумаги в мутной воде. Я смотрел на витрины магазинов и понимал, что мода несколько изменилась, но китайско-корейские швейные подряды все еще справляются. Мне хотелось куда-нибудь зайти и что-нибудь купить для себя… только вот не получалось придумать что же именно. Шубы, украшенья да стиральную машину покупают для семьи. У меня семьи нет. Значит, мне и покупать нечего? Глупо… ой как глупо.

Конечно, я бываю в продуктовых магазинах. И на заправках тоже регулярно… однако все эти покупки какие-то временно потребительские. И еда, и бензин не постоянные. А хотелось что-то вот…

Потому я, в конце-то концов, и оказался в книжном магазине. Книжные полки шептались со мной корешками книг и я пытался услышать те знакомые фразы, которые придадут мои рукам уверенности в том, что я беру для себя верную книгу.

- Скажите, - услышал я за спиной, - а вы никогда не читали на древне-греческом?

Я обернулся. Это была она… Эльза. Странно, но никого другого я и не ожидал увидеть здесь за своей спиной обернувшись.

- Нет, - ответил я, любуясь черным переливом ее длинных волос. – Я даже латынь знаю лишь отдельными фразами.

- Зря. Очень интересно когда человек умеет говорить на таком языке, который уже никому не ведом.

- Зачем?

- А чтобы его никто не понял. Разве не прекрасно сказать «Я тебя люблю» на древне-греческом?

- А чем плох русский?

- О, по-русски это говорят многие… говорят и не верят в то, что говорят. Потому и слова эти уже не слова, а ложь… понимаешь, сами слова стали символом лжи. Такие слова нельзя говорить.

- Возможно, некоторые слова можно сказать взглядом. Почему бы и нет? Разве нельзя дать почувствовать, что ты – любишь? По-моему, это будет более красноречиво.

- Почувствовать, - медленно проговорила она, словно пробуя звук каждой буквы на вкус. – Интересно, а как же можно это почувствовать?

- Любовь или слова о любви?

- Разве есть разница?

- Разве тот, кто ищет объяснения любви, может понять разницу?

- А почему любовь нужно понимать?

- А тогда зачем кому-то вообще знать, что любовь все еще есть?

- Любовь, - она посмотрела на обручальное кольцо на своем пальце. – Любовь приходит к тебе тогда, когда ты в нее уже не веришь. Ты живешь, думая, что любви – нет. А она лишь выжидает… ждет когда ты уверуешь в ее несуществование на столько, что будешь путать понятия о любви с понятиями о физиологии. И тогда она вонзает свой кинжал тебе под сердце… но не до конца. Лезвие входит так, чтобы ты его чувствовала… лезвие шевелиться в моем сердце, проникает все глубже… расширяет рану для моих слез, - она опустила руку. – Знаешь, я часто плачу, когда одна дома… я прячу лицо в подушку и плачу, повторяя слова любви. Любовь, любовь… когда-нибудь я распахну свои крылья… я не умею летать и поэтому разобьюсь о дно глубокого ущелья… я буду умирать, пронзенная острыми камнями и смотреть, как Боги несут по небу узоры облаков….

- Когда я считал себя здоровым и сильным, ты знала, что я был больным…[1]

- Это, кажется, песня такая была.

- Да, называется «Большое Сердце». Хорошая песня… правильная.

- Правильная песня… разве могут песни быть правильными?

- Могут. Просто, все зависит от того, почему эта песня обрела жизнь… слов много… но не все они становятся песнями.

- Думаешь? А можно я прочту тебе свои стихи?

- Можно.

- белые... белые дни окрашивают сумрак ночи...

тени смотрят из безликих окон на то, как ночь накрывает

пеленой хладные улиц...

...матовый свет клинка рассекает тишину... лаской крови...

белыми каплями... сумраки ночи...

словно не слышится стука копыт...

мягкою тенью Посланники ночи...

кровь собирают по зову молитв.

и, уходят во мраки подъездов…

страхи испуганных болью сердец...

слышишь? опять замирает...

вот он опять оживает...

вот он... твой тот благодарный мертвец..

что же ты хочешь?... зачем ты зовешь...

омут его бесконечной печали...

вот он уже смотрит в глаза... те же глаза,

что печаль придавали...

вырвет с душою он плоти зарок...

болью умоешься - встанешь под свет...

и никогда, никогда. никогда...

ты не увидишь блистающий бег...

больше не будут цветы распевать...

простыне белой тепло не тебе...

что же ты... что же ты снова... опять...

снов лабиринты рисуешь себе....

ищешь ты выход? найдешь ли его...

где же искать, если всем - не дано?

надо лишь кровью умыться с утра...

вкус ты услышишь...

тебя позовет... то, кто...

кого... кто его разберет?

Боль не уходит... по венам бежит...

значит, охотник уже сторожит.

Я задумался. А потом сказал:

- Знаешь, наверное, это хорошие стихи…

- Думаешь? Я вот не могу о них думать… кстати, тебе не кажется, что вон те книги в оранжевых обложках самые привлекательные на той полке?

Я посмотрел туда, куда она показала. Да, действительно… привлекают внимание. Хороший ход издательской мысли. Когда я обернулся, ее уже не было. Стоит ли удивляться этому? Нет, не надо… может снова стать больно. Это Первая Печаль… и я о ней уже знаю…

Мой выбор коснулся книги с названием, которого я не понял… книга была в белой обложке с кровавым пятном… шрифт названия и автора был такой мелкий, что я даже не трудился разглядеть на что же именно пал мой выбор. Просто, дошел до кассы… заплатил за книгу деньги и не выбросил чек лишь потому, что его можно будет использовать как закладку между страницами.

Когда я вышел из магазина, то еще было не совсем темно… поэтому, я сел на лавочке на остановке и начал читать с третей страницы:

«- Для начала давайте познакомимся и, чтобы не отвлекаться вопросами, я сообщу Вам свой сотовый телефон: 666-666-666. Видите как просто? Всего лишь три раза по три шестерки... И не стоит искать в этом какое-то объяснение, не стоит привязывать к этим подобным цифрам нечто библейское, ибо это заранее может привести к фатальной ошибке, а именно их мы и попытаемся избежать. Ведь ошибки - это то, что заставляет нас погружаться в пучину своих чувств и утрачивать крохи разума, которыми нас по ОШИБКЕ наделило Мироздание... Просто, в свое время, мне показалось, что так будет забавней. Понятие истины не такое уж и нужное чувство. Так пусть тот, кто ищет свою ИСТИНУ, заранее ее боится. Так даже будет правильней. Ведь истина - это лживая и кровавая сука, которая забавляется в поисках очередной жертвы своей откровенности.

Он встал с кресла-качалки, подошел к накрытому на двенадцать персон обеденному столу, взял бокал и наполнил его на половину вином "Людовик XIV".

- В разные времена я прозывался по-разному. Довольно таки долгое время мне нравилось такое звучание букв - АЧАРЬЯ[2]... Но со временем мои брахмачари[3] назвали меня ШУКРАЧАРЬЯ[4]. Если бы они знали, что такое ошибки, то тогда бы были не далеки в своем желании окунуться в мед йога-нидра[5]. А так... Что ж, это мои промахи тоже. Ведь я никогда не был ШУКРАЧАРЬЕЙ, точно так же, как и не был всеми остальными теми, чьи имена мне присваивали ищущие от своих страданий.

Вино было вязкое и непрозрачное.

- Так уж сложилось, что в мыслях моих ищут те, кто породнился со своей болью - будь она физическая или душевная. Это особенность всякого, кто стал религией. Сильные, глупые и влюбленные не ищут там своей пристани. У них другая вера и в том им слава!!! Но вернемся же ко мне.

Он сделал глоток и удивленно приподнял бровь.

- Хм, прелестно... Что ж, в этом приключении я назовусь Локки[6]. И, опять же, не ищите в этом имени скрытый смысл, так как лучше я все объясню сразу, чем вы будете названивать зазря. Сотовая связь в наше время такая дорогая... Так вот, не всякий обязан принимать мои слова на правду. Это его право. Но проблема в том, что найдутся и те, для которых эти буквы возомнятся истиной. И что же тогда делать? Я предпочту, чтобы и те, и другие оказались верны в своих выводах. Вот поэтому я и приму аватар[7] Локки. Ведь он тоже не всегда врал... Даже скажем так - как правило, он попросту не договаривал всей правды и выдавал ее своим слушателем шуткой. Ему так казалось забавней, и в чем-то этот бог хмурых северян прав... Но и не в этом суть!!! Я всего лишь агент своих мыслей, которые...

Телефон отвлек его от речи пронзительным звонком. Он отвернулся к стене и долго выслушивал все, что ему говорили. Потом разъединился и кивнул головой и по массе его длинных пепельных волос прошла волна, а на пол посыпались крупинки перхоти.

- Хорошо, хорошо. Я скажу свое истинное имя. То есть, не скажу, а переведу его мысль на человеческий язык. Хм, получится примерно так - ТОТ, ЗА-КОТОРЫМ-НЕ-ИДУТ-СНЫ. Что, стало легче? Нет, не думаю. Этому имени нет объяснения, ибо оно лишь чистая мысль. Все, наверное, оттого, что я много раз старше вас телом, но много раз моложе душой. Вот такая вот задница... Нельзя понять того, кто хочет быть понятым. Ведь для этого у него нет того, что есть у вас. К сожалению, и это нельзя назвать понятным. Больше похоже на квадрат Малевича[8]: четыре равных стороны на белом ограничивают нечто черное, которое противоречит белому и тем самым выходит за его границы и рушит своей непонятностью четыре границы мироздания. Этим граница название порок, добродетель, любовь и музыка. Все они между собой связаны углами, которые зовутся мужчина, женщина, Закон и Хаос. Это все выглядело бы проще, если бы можно было применить аксиому Евклида. Но, Евклид умер и линия его Жизни, как и линия его Судьбы, пересеклись в одной точке, имя которой Смерть. Так что, если я не против, остановимся на аксиоме квадрата. Опять же, это не имеет никакого отношения к Малевичу.

Он посмотрел на картину, взмахом руки выхватил из воздуха комнаты сияющую шпагу и рассек полотно крест на крест.

- Вот и вся аксиома... Квадрат стал четырьмя треугольниками, а я получу приличную страховку. То ли дело "Спящая Венера" Джорджоне[9]... В то время это был самый прекрасный и идеальный образ Возрождения, однако чума не дает отсрочек даже гениям и руки в краску уже пришлось марать Тициану[10]. Не скажу, что у него получилось плохо. Хотя сам Джорджоне высказывался менее лестно, чем я по всему этому. Но его можно понять - умирать на пороге величия своего гения никому не хочется и в этом с ним солидарна всякая мирская тварь. А Венера действительно прекрасна... Что же можно поделать с тем, что стало вдохновением рук мастера? Не квадраты же рисовать в пьяном угаре... А потом еще появятся прихлебатели славы мертвеца, которые на баррикадах своих критических трудов будут, потрясая бумажными мечами, доказывать то, что только они все поняли и прочувствовали до самых волокон полотна. Не верьте им, я не учил их лжи и у них ничего не получится. Ведь квадрат может нарисовать любой, а вот с родинкой Монны Лизы придется повозиться пару-тройку столетий. Это не та изысканная мазня, которая стоит рубь двадцать за десяток открыток. Это больше похоже на звезды: мы видим их, понимаем, что где-то там они есть, но не можем понять, почему они так далеко от нас, и не стремятся протянуть нам мосты, что бы мы могли насладиться прекрасностью их миров своими ногами и вкусить аромат своим обонянием.

На улице стемнело, и комната озарилась светом керосиновых ламп, которые стояли на подставках во всех пяти углах и тихонько раскачивались под потолком. А темнота раскрасилась ожерельем звезд, торопливо в левый угол широкого окна заглянула Луна со своей печальной улыбкой и хотела, было тоже присоединиться на бокальчик вина, но Локки ей сегодня отказал. У него было слишком лирическое настроение для того, чтобы портить такое шумное одиночество...

- Хотя, это тоже не совсем верно. Вот, к примеру, люди думают, что они не в силах взмыть в небесную высь! Но это не так - достаточно захотеть и место найдется любой глупости под этим солнцем. Поверьте, оно еще и не такое видело... По этому поводу есть одна легенда. Я расскажу ее вам и будем считать, что это будет прологом нашего знакомства...

Керосиновые лампы начали гаснуть одна за другой, комнату наполнили призрачные звуки скрипки и где-то за окном в ночи пробудилась маленькая птичка и возвестила об этом всем переливчатой трелью...»